Немного донецкой горькой правды...
Вот понесла тебя нелёгкая на ночь глядя, будто времени другого не нашлось!"
Я покосилась налево, откуда донёсся сдавленный всхлип и говор. Четыре часа после полудня, старое кладбище, в двадцати метрах уже теряются в тумане вершины памятников и стволы редких сосен. Все мокрое, от кончиков иголок до смешанных с глиной ржаво-коричневых листьев под ногами. Капает за шиворот, даже мокрые грачи молчат, и вокруг - ни души. Недавно здесь видели хромого волчонка (и бестолковый обыватель поднял кровожадный гвалт, как будто тот бедняга норовил впиться в его жирный бочок).
Видимо, уловив движение, женщина стихла. Пожилая, грузная женщина в каком-то сером нелепом тулупе.
Минут через пятнадцать она вышла на аллею, но пошла не по асфальту, а навпростэць, по грязным перекрестьям между оградами. Медленно, опираясь на толстую старую палку. В руках - громадная клеенчатая старая сумка, от набитого ставшая прямоугольной.
Обычно, столкнувшись наедине в мире мертвых, незнакомые люди норовят хотя бы формально перемолвиться словечком, будто лишний раз засвидетельствовав себя среди живых. Особенно пожилые.
Но женщина медленно прошла мимо, опустив голову, хромая, и растворилась в тумане в направлении дороги, откуда в этот промозглый вечер не было слышно даже машин.
Я ехала обратно часа через полтора, когда белесая тьма поглотила кресты до верхушки, и только шпиль мемориала, подпирающий тяжёлое небо, служил маяком загробного царства для поздних путников.
От кладбища наверх ведёт длиннейшая дорога, и через полкилометра я увидела на обочине знакомый силуэт на фоне молочных клубов. Опираясь на палку, она подняла руку.
Честно говоря, я терпеть не могу кого-то подвозить, и моя эмпатия надёжно подавлена нежеланием делить личное пространство, благо всегда есть масса причин для этого - от опасности до ковриков, уделанных грязью.
Но тут я вздохнула, потому что в этом случае не остановиться - что воды человеку не дать. Там ещё пути по домов столько, что займет он у человека два часа. Волки - это не страшно, а водитель может не заметить.
Остановилась. Женщина с трудом влезла на переднее сиденье, затянув необъятную сумку, набитую какими-то пакетиками и доверху, и клюку. Без шапки, седые кудри мокры от туманов.
Одышка тяжёлая, вообще не пойму, как она шла.
Автобуса, говорит, не дождалась (это тупик, и он ходит редко, а вечером в выходные, думаю, вообще можно не ждать!). Хоть куда под бросьте меня, сил нет. А там пересяду на что-то.
Похоронила, говорит, двух сыновей, приехала. Как погиб первый - я не расслышала, разговор заглушила встречная военная машина. Второй был спецназовцем. А третий... Женщина вдруг очнулась и махнула рукой. Я не спрашивала, что с третьим. Может, воюет, а может - на Украине. У нас про такое спрашивать неприлично, а отвечать неудобно.
Сколько у нас таких, пожилых женщин?.. Чем живут они, как им больно, если ночью, в сумрак и туман, задыхаясь, глотая в одышке холодный воздух, бредут больными ногами на погост, и путь этот, будем говорить чреват невозвратностью?...Сколько у нас таких сыновей?....
Женщина долго благодарила меня, призывая Божью милость, и мы расстались возле автобусной остановки. В салоне было тихо, и чтобы ткнуть кнопку магнитолы и уйти от этого туманного видения, мне пришлось приложить моральное усилие.
А в прикладном плане, думаю, возле остановки на кладбище Донецкое море нужно обязательно сделать хороший крытый павильон для людей, ожидающих транспорт.
Огромное кладбище, на отшибе, и едут и едут сюда родные, и ни дождь, ни снег их не останавливает. Мемориал шикарный встречает нас. Но встречают и люди, словно воробушки, рассевшиеся на соседних могилках в ожидании редкого автобуса. Да-да, именно на лавочках и оградках.
Надеюсь, что дальнейший план реконструкции территории такое благоустройство предусматривает (хотя, как по мне, с этого давно нужно было начать). Отцы, матери, вдовы, дети, оставшиеся здесь, - всем им это нужно.
